Что за чудо, однако, эти дрозды в среднерусских лесах, что за прелесть и можно ли выразить ее словами! Каждая из птиц в отдельности чаще всего, конечно, не без изъяна, вместе все - нечто непостижимое. А коль скоро опустились над лесом густые сумерки, то и вовсе уже демоническое "Приди кум, приди кум, приди кум, приди кум", - кричит с высокого шпиля елки птица "Чай пить, чай пить, чай пить, чай пить", - отвечает призыву другая, это классические слова песен в хорошо знакомой нам всем интерпретации "Витя, витя, витя", - взывает третья. "Федя, федя, федя" - четвертая "Тит, тит, тит" - еще одна. "Моло-тить, моло-тить, моло-тить", "Свиньи, свиньи, свиньи", - подводит неожиданный итог еще кто-то. "Свинья, свинья, свинья", - возможно, та же птица развивает тему. "Веники, веники…вейники, вейники… веники, веники…" - обрабатывают наперегонки одно и то же слово и первая, и вторая, и третья птицы… и пошло и поехало. Разыгрались бесы, демоны ночные в высоких кронах, скачут, перелетают с криками по-над лесом с вершины на вершину, соревнуются в экспромтах, пародиях, прочих разных акустических фантазиях и выдумках, слава Богу, вниз не заглядывают, где затерялось под деревьями нечто слабое и ничтожное перед этаким разгулом страстей. То светло кричат, то устрашающе, то радостно, то с причитанием, то рубленым словом будто клин забивают в сухой пень, то словечко маленькое замысловатое, то делится слог, то скороговоркою, то тепло, то холодно с отчуждением, слово низкое и слово высокое, и веселое и меланхолическое, и шутя и пугая, и стон и хохот, и так без конца. Тщетно выразить на бумаге, но невозможно молчать. Как передать глубину эмоционального потрясения; стоишь растерянный и оглушенный, почти раздавленный, и ликует, ликует каждая клеточка существа твоего и каждый волос на голове, и хлопнет, как бы невзначай, сама по себе на землю шапка, нечаянно вроде бы. Да разве можно устоять здесь в шапке-то перед этакой великолепно-непотребной какофонией звука! Звука стихийного, дикого и оттого особенно проникающего. Это, скажу вам, не Алла Пугачева, при всем моем искреннем уважении к таланту ее, и не группа "На-на". Стоишь потерянный, заблудившийся среди могучих стволов, и распирает грудь не менее могучий восторг. Восторг свободой свободного человека. Свободного от мнимых ценностей, лживых приоритетов и полной бессмысленности так называемой цивилизованной жизни. И в точности знаешь - все это твое, принадлежит тебе по праву, ты сам - частица того же мира, и уж коль, скоро выпала тебе в жизни счастливая эта карта и честь, то никто и ничто не в силах перекупить ее или отнять. Твое это до последнего часа, и ради этого одного мгновения уже необходимо было посетить сей мир. А бесы над лесом продолжают бесноваться; но не бесы то - а веселые, понимающие в жизни толк волшебники-чародеи. Уколет где-то неотчетливая беда и сожаление: "Эх, бескрылый ты человечек… едят тебя мошки".

"Мошки, мошки, мошки…" немедленно аукнется оттуда с елки. "Съели, съели, съели… с ивы, с ивы, с ивы… с клена, с клена, с клена…" - и далее, в бесконечном продолжении, и каждый крик удивительно созвучен тому, что был, и тому, что будет; и не какофония это, следовательно, а гармония и звука, и жизни.

Очнешься в кромешной тьме, найдешь на ощупь шапку под ногами и поклонишься мысленно и отцу, и матери, что даровали тебе счастье жить, и, главное, не забыли притом родители приложить к телу и душу, и сердце. Русскую душу и русское сердце.